Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]
Мы пешком дошли до Большого, на Ординарной прогудел нам навстречу совершенно пустой троллейбус — большой светильник на колесах; поели в каком-то ночном суши-кафе, а потом Егор посадил меня в машину. Думаю, с моей стороны достаточно было бы малейшего намека — взгляда на пару секунд дольше, чем полагается, — и мы поехали бы к нему; но, во-первых, мне этого совсем не хотелось, не говоря уж о том, что у меня были месячные, а во-вторых, когда я доедала свой какой-то там маки-пиздаки, позвонил Савелий. Я не взяла трубку — потому что вообще-то было поздно: а вдруг я сплю? Но мне стало как-то не по себе; если и было какое-то романтическое настроение, то его как рукой сняло. Я заставила водителя въехать во двор и остановиться прямо у парадной: паранойя не паранойя, но мне показалось, будто напротив дома стоит «гелентваген».
Егор не спрашивал меня о Савелии, но я на всякий случай заговорила о нем сама: подумала, что если даже Юля уверена, что я с ним сплю, то… — ну, словом, мне бы не хотелось, чтобы у людей обо мне складывалось превратное представление, а еще ведь все такие вещи расходятся кругами — и я решила заговорить о Савелии сама, первая, именно потому, что если бы он был моим любовником, то я этого не сделала бы. Рассказала, что охранник и водитель между собой зовут его Бревном (как-то слышала, когда Савелий отошел поговорить по телефону) — он и вправду похож немного на полешко: короткий и квадратный, только лицо острое, нос как будто заточенный и тонкие губы. Но я не ожидала, что Егор так отреагирует: у него всего на секунду — он был человек воспитанный — промелькнуло отвращение в глазах. Рафинированный мальчик: решил, что Савелий бандит, — настоящих бандитов он не видел, но боялся и презирал. Я рассмеялась, когда это увидела; тронула его за руку и сказала: «Не парься, он — мой друг».
Потом поняла, что это у Егора был такой способ защиты: в присутствии Савелия он начинал усиленно скучать. Мы с Савелием сидели в одной траттории на Литейном, немного выпивали, когда мне пришло сообщение от Егора — он звал меня на свою вечеринку в Грибы-че, — и Савелий предложил: «А зови его сюда». Может быть, он сказал это просто из вежливости, но, если бы я стала отказываться, это могло бы выглядеть так, будто у нас отношения с Егором, — поэтому я позвала. Получился странный вечер: Егор молчал, сказал только, что устал, и пил один виски за другим, а Савелий, наоборот, разошелся — я не видела его еще пьяным; как это часто бывает, от выпитого он стал, как хорошо потом сказал Егор, «бескомпромисснее и бескомпромисснее». Есть люди, которые любят из очень частных вещей делать глобальные выводы, вот на Савелия такой эффект оказала водка, например, когда официант не с той стороны положил ему рыбный нож — он сказал, что никто в этой стране не хочет жить по правилам, и от этого все беды. И что один-единственный был человек, который заставил всех соблюдать закон, вот его и помнят несмотря ни на что как Отца. Егор оторвался от своего виски, спросил: «Это кто?» — и Савелий как бы нехотя (Егор потом сказал мне: «Такие ценят силу и признают власть, но любят поразить умом — особенно девушку; где-то они слышали, что девушки на это ведутся») ответил, что Сталин. Егор стал еще более скучающим, если только это было возможно, и сказал: «Бросьте, это всего лишь был неопытный официант». Савелий ткнул пальцем в потолок и сказал: «Нет, нужно во всем видеть систему». В общем, я только и успевала переводить разговор на нейтральные темы — кухню, кино и так далее.
Егор ушел чуть раньше, ему нужно было рано вставать, а когда уходили мы с Савелием, я взяла со стола телефон — оказалось, Егор его забыл. Савелий заметил, и я сказала, что лучше отдам потом сама. Когда Савелий довез меня до дома, я написала Егору в сети и предложила завезти телефон сейчас. Вызвала такси, чтобы не ловить машину на улице, долетела за пять минут — пока ехала, думала о том, что в конце концов, похоже, Это все равно произойдет, так какой смысл тянуть кота за хвост, уж лучше сделать — и все: раз-два, готово — и забыть. Я вошла к нему, сбросила туфли, он потянулся губами к щеке, но я подставила губы — и когда оторвалась, сказала: «Мне еще тогда понравилось». Во мне болталось несколько коктейлей, в нем — чуть ли не полбутылки вискаря; так что обычного чувства неловкости почти не было. Первый раз — прямо в прихожей: я сдернула с него джинсы — не всякий член с первого же раза возьмешь в рот, но этот того стоил. Было так, будто мы трахались впервые в жизни — и очень быстро. Потом уже, после ванной и виски с колой, в постели, Егор показал, на что способен: как будто медленно-медленно надувают воздушный шарик, так что он в конце концов не выдерживает и лопается.
Я не осталась у него: сказала же маме, что еду отдать подружке телефон. Сидела в машине и улыбалась, отвернувшись в окно, — перед глазами у меня было последнее: я лежу головой у него на груди, он одной рукой гладит мою спину, а другой щелкает в лэптопе — и в полной тишине поет PJ:
…on Battleship Hill I hear the wind,
say: cruel nature has won again.
И, только вернувшись домой, я обнаружила, что забыла у него лифчик.
После этого я видела Егора еще три раза — скорее, два с половиной. Он снова пригласил меня на свою вечеринку, на этот раз по телефону, я вызвонила Юлю, и мы пошли. Я взяла ее с собой не потому даже, что неловко приходить куда-то одной — плевать я хотела на все комильфо мира, — а потому, что, если бы там была Алена, с Юлей проще было бы сразу уйти. Но той не было. Юля даже спросила у Егора, где она, а он сделал удивленные глаза и сказал: «Я думал, ты мне расскажешь… Не звонит, не пишет». Юля сразу замолчала — я поняла, что она пожалела, что спросила, но не приставать же к ней прямо там, в грохоте и мелькании.
Вечеринка вышла славная: Егору удалось выписать из Берлина какого-то крайне заводного диджея — я утанцевалась вусмерть, в баре колдовали два очень фактурных гея, бутылки у них прямо летали, и коктейли были один другого заманчивее. Юля довольно рано «слилась» и правильно сделала — она вообще была какая-то кислая, чего ходить — всем настроение портить. За мной стал увиваться какой-то хлыщ — такой, по которому не поймешь, straight он или притворяется: со стороны это забавно смотрится, но представить себя в постели с таким у меня никогда не получалось. В общем, мне пришлось познакомить его с Егором, я сказала, что посидела бы где-нибудь, отдохнула, и мы сели за столик в углу, почти за занавеской — его держали специально для Егора. По дороге к нам прицепилась еще пара каких-то девиц, так что за столиком еле разместились, но зато там не так грохотало, и можно было сравнительно спокойно помолоть языками. Девицы навесились на хлыща, а он продолжал давать мне понять, что он — самый клевый, и уж конечно клевее, чем Егор, который опять больше молчал, а если начинал говорить, то как-то нехотя. В какой-то момент заговорили о кино, и хлыщ спросил, какое кино мне нравится. Я назло сказала, что Линч, — не потому, что так уж люблю Линча, просто видела, что у Егора была большая про него статья, а мне хотелось того немного разговорить; в общем, это была такая голевая подача. И как выяснилось, удачная: я сразу почувствовала ладонь Егора на своем колене. Тот парень стал на Линча нападать — «скукотища, ничего не понятно.», Егор начал хоть и медленно, но заводиться, а я с какого-то момента перестала следить за спором, только делала вид. Егор двигался очень аккуратно и не торопясь, так что, когда его пальцы пробрались наконец ко мне в трусики, ему уже не пришлось выдумывать повод, чтобы отправить палец в рот или, например, смочить в коктейле. С кино они переключились на музыку, потом поговорили о Берлине и Лондоне, причем мне даже удавалось иногда хихикать где надо или говорить «точно-точно», но в конце концов мне все же пришлось спрятать лицо за стаканом, и после этого я плюнула на все, развернула Егора к себе и поцеловала его нежно-нежно: парню бедному пришлось преувеличенно громко улюлюкать вместе с девицами.
Ночь получилась длинная — мы пару раз наведывались за стойку, где Егоров приятель, похожий на советского физика-вундеркинда, чертил дорожки, танцевали, пили, люди приезжали и уезжали, так что, когда мы все-таки свалили уже почти под утро, клуб был все еще полон. Мы приехали к нему, целоваться начали, еще не открыв дверь, а когда зашли, я усадила его на кровать и стала раздеваться. Егор тянул руки мне помочь, но я мягко отводила их, так что, наконец, он понял, чего я хочу, и перестал дергаться: сидел и не двигался. Я, не торопясь, разделась сама и стала раздевать его. Мне хотелось делать все медленно и самой раздеть его: слишком уж он все время был какой-то спокойный — я, конечно, никаких таких логических схем не строила в своей голове, но, думаю, мне хотелось поставить, что ли, плотину, чтобы ему пришлось прорвать ее. Я, уже абсолютно голая, расстегнула все пуговицы на его рубашке с манжетами, сняла ее с него, потом футболку, расстегнула ремень и — по одной — все пуговицы ширинки, развязала ботинки, сняла их, потом носки, стянула брюки, оставив трусы (снимать брюки вместе с трусами всегда казалось мне расточительством: зачем лишать себя еще одного удовольствия?), и, наконец, осторожно, высвободив сначала член, избавила его и от трусов. У него была смешная фигура: везде длинный и угловатый — член на его тощем животе лежал, словно из другого места взятая вещь. У меня получилось: он все-таки не выдержал, с силой перевернул меня, и мы еще часа полтора, не меньше, кувыркались по его дивану, кровати, ванной и столу в гостиной. В этот раз я осталась у него, но, когда вечером уезжала домой, лифчик все-таки взять забыла.
